Закат Рима. Господство Византии

В эпоху, когда Тит Ливий писал «Историю Рима», империя, казалось, достигла апогея и утвердилась в своём положении универсального господства, не ограниченного ни во времени, ни в пространстве. Но историк, произведение которого было вдохновлено провиденциальной концепцией развития римского народа, уже мучится мрачными предчувствиями: не пострадает ли эта впечатляющая конструкция от своего собственного величия?

История поздней империи станет, действительно, историей упадка, логическим завершением серии сложных феноменов, многочисленных аспектов которых мы коснулись в предыдущих главах. Невозможно рассмотреть историю империи в целом, поскольку если здесь и устанавливаются некоторые постоянные связи с логикой самого режима, то от эпохи Августа до эпохи Феодосия проблемы трансформировались до такой степени, что полностью перевернулись. Однако в V веке, несмотря на упадок и, казалось бы, приближающийся закат, было достигнуто осознание исторической роли Рима, не известное «золотому веку» империи.

Чтобы подвести итог, достаточно лишь сравнить строки из Вергилия (Энеида, VI):

Tu regere imperio populos, Romane, memento;

hae tibi erunt artes, pacique imponere morem

parcere subiectis et debellare superbos

— и фрагмент поэмы De reditu suo («О моём возвращении») Рутилия Намациана, галло-римлянина и префекта Рима (415 год):

Fecisti patriam diversis gentibus unam,

profuit invitis te dominante capi

dumque affers victis proprii consortia iuris

urbem fecisti quod prius orbis erat.

Эти тексты не нуждаются в долгих комментариях. Они представляют точку зрения на две различные ситуации, которые современники оценили, каждый по своим соображениям, как успех. В первой сквозит триумфальный дух тех, кто милостью богов покорил мир, тогда как вторая является в некотором роде признанием того, что весь мир был обязан Риму. В двух этих взглядах есть нечто общее: благо права, этого прочного фундамента, на который империя опиралась на всех этапах великого завоевания и наследия.

Теперь попробуем понять причины, по которым diversae gentes, составлявшие единое целое, в определённый момент достигли независимости. Отвергли ли они дух того города, который идентифицировался с миром? Или, напротив, они продолжили римский опыт? Именно этот важный вопрос встаёт перед историком, погруженным в описание этих «ужасных лет», когда закат античного мира сменяется зарождением средневекового.

Дата 11 мая 330 года является фундаментальной для истории древнего мира. Открытие новой столицы, города Константина, ознаменовало перемещение центра империи на Восток. По замыслу императора, вокруг этого центра при Флавиях должно было образоваться новое единство, что было равноценно поражению Запада и практически понижению статуса Европы.

Константинополь, так же как столицы тетрархии, был искусственной столицей в том смысле, что его выбрали по чисто функциональным причинам стратегического и экономического порядка. Расположенный в точке соединения Европы и Азии, на средиземноморской оси, он обладал преимуществом как командный пункт, близкий, насколько это было возможно, к наиболее важным фронтам: балканскому и переднеазиатскому.

С другой стороны, восточные регионы были более богатыми, поскольку меньше ощутили экономический кризис, начавшийся в III веке. Кроме того, они были наиболее благоприятны для монетной реформы Константина, заложившей фундамент для золотого солида и обозначившей упадок буржуазии и пролетариата к выгоде аристократии, столь же могущественной, сколь узкой.

С другой точки зрения, в плане религиозной политики, восточное окружение особенно устраивало Константина: на самом деле он осуществил революционный акт, признав христианскую религию и пожелав стать арбитром в вопросах веры. Новая столица оказалась центром монархии династического и харизматического типа. Восток одержал верх в то же самое время, когда связи с римским прошлым были разорваны. Вся восточная часть древнего мира сгруппировалась вокруг Константинополя, а римское единство стало лишь формальностью.

Феодосий в 395 году утвердил это положение, разделив империю между своими сыновьями. Однако — и это урок, из которого история должна извлечь выводы, — на политически распавшемся Западе вскоре показались новые силы, тогда как история Византии представляла собой лишь долгую и мучительную агонию.